Неточные совпадения
Городничий (в сторону).Прошу
посмотреть, какие пули отливает! и старика отца приплел! (Вслух.)И
на долгое время изволите
ехать?
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не
смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились
на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы
поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
Мысли о том, куда она
поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как
посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
— Так за Березовым Долом рассевают клевер?
Поеду посмотрю, — сказал он, садясь
на маленького буланого Колпика, подведенного кучером.
— Отчего же вы так испуганно спрашиваете? — вновь оскорбленная тем, что он не
смотрел на нее, сказала она. — Отчего же мне не
ехать?
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как
ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось
посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила
на площадку большой входной теплой лестницы.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу
ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув
на него, — если ты не изменился. Отчего ты не
смотришь на меня?
— Вы точно
поедете в театр? — сказал он, стараясь не
смотреть на нее.
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он
едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула часы и
посмотрела на них. — Но как он мог уехать, оставив меня в таком положении? Как он может жить, не примирившись со мною?» Она подошла к окну и стала
смотреть на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать минуты.
«Который раз мне делают нынче этот вопрос!» сказал он себе и покраснел, что с ним редко бывало. Англичанин внимательно
посмотрел на него. И, как будто он знал, куда
едет Вронский, прибавил...
Мы
ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг
на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы
на выстрел —
смотрим:
на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое
на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Начались разговоры о том, что Володя
поедет на охотничьей лошади, о том, как стыдно, что Любочка тише бегает, чем Катенька, о том, что интересно было бы
посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о том же, что мы расстаемся, ни слова не было сказано.
Я стал
смотреть кругом:
на волнующиеся поля спелой ржи,
на темный пар,
на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком,
на верстовые столбы, заглянул даже
на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами
едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Хозяин между тем
на ярмарку собрался,
Поехал, погулял — приехал и назад,
Посмотрит — жизни стал не рад,
И рвёт, и мечет он с досады...
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). — В город по господским делам
ехали да про вашу милость услыхали, так вот и завернули по пути, то есть —
посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить!
Когда принесли два подноса различной
еды на тарелках, сковородках, в сотейниках, она,
посмотрев на все глазами знатока, сказала лакею...
Отыскивая причину раздражения, он шел не спеша и заставлял себя
смотреть прямо в глаза всем встречным, мысленно ссорясь с каждым. Людей
на улицах было много, большинство быстро шло и
ехало в сторону площади, где был дворец губернатора.
Тогда он
поехал в Кисловодск, прожил там пять недель и, не торопясь, через Тифлис, Баку, по Каспию в Астрахань и по Волге поднялся до Нижнего, побывал
на ярмарке,
посмотрел, как город чистится, готовясь праздновать трехсотлетие самодержавия, с той же целью побывал в Костроме.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу:
ехал с ней
смотреть здание, место, машину, читать старое событие
на стенах,
на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
На другой день он содрогнулся при мысли
ехать к Ольге: как можно! Он живо представил себе, как
на него все станут
смотреть значительно.
«Нет, уж сегодня не
поеду; надо решить дело скорей, да потом… Что это, ответа поверенный не шлет из деревни?.. Я бы давно уехал, перед отъездом обручился бы с Ольгой… Ах, а она все
смотрит на меня! Беда, право!»
— Ты, мой батюшка, что! — вдруг всплеснув руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной!
Посмотри, с тебя течет, лужа
на полу! Борюшка! ведь ты уходишь себя! Они домой
ехали, а тебя кто толкал из дома? Вот — охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы пошли бы с ним… Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
Доктор старался не
смотреть на Нила Андреича, а если
смотрел, то так же, как и лакеи, «любопытно». Он торопился, и когда Тычков предложил ему позавтракать, он сказал, что зван
на «фриштик» к Бережковой, у которой будет и его превосходительство, и все, и что он видел, как архиерей прямо из собора уже
поехал к ней, и потому спешит… И уехал, прописав Нилу Андреичу диету и покой.
— Dolgorowky, вот рубль, nous vous rendons avec beaucoup de gràce. [Возвращаем вам с большой благодарностью (франц.).] Петя,
ехать! — крикнул он товарищу, и затем вдруг, подняв две бумажки вверх и махая ими и в упор
смотря на Ламберта, завопил из всей силы: — Ohe, Lambert! ou est Lambert, as-tu vu Lambert? [Эй, Ламберт! Где Ламберт, ты не видел Ламберта? (франц.)]
Мы с любопытством
смотрели на великолепные берега пролива, мимо которых
ехали.
Едет иногда лодка с несколькими человеками: любо
смотреть, как солнце жарит их прямо в головы; лучи играют
на бритых, гладких лбах, точно
на позолоченных маковках какой-нибудь башни, и
на каждой голове горит огненная точка.
Он быстро обернулся ко мне и
смотрел на меня вопросительно, а лошади все
ехали.
Я
посмотрел, куда он так пристально глядит: внизу террасы, по которой мы
ехали,
на лугу паслась лошадь — вот и все.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, — если не
на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе
поедем на самый мыс
смотреть соль в горах, которая там открылась».
Наконец, 23-го утром, запалили японские пушки: «А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто
поехал навстречу, кто влез
на марсы,
на салинги —
смотреть. Уж не англичане ли? Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая с письмами, газетами и провизией.
Мы с натуралистом
посмотрели друг
на друга, засмеялись и
поехали дальше.
Пока я
ехал по городу,
на меня из окон выглядывали ласковые лица, а из-под ворот сердитые собаки, которые в маленьких городах чересчур серьезно понимают свои обязанности. Весело было мне
смотреть на проезжавшие по временам разнохарактерные дрожки,
на кучеров в летних кафтанах и меховых шапках или, наоборот, в полушубках и летних картузах. Вот гостиный двор, довольно пространный, вот и единственный каменный дом, занимаемый земским судом.
«Исполняя взятую
на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано
на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому не можете никак
ехать с нами и Колосовым
смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить
на покупку лошади.] зa то, что не явились во-время.
— Захотелось нашу мужицкую
еду посмотреть? Дотошный ты, барин,
посмотрю я
на тебя. Всё ему знать надо. Сказывала — хлеб с квасом, а еще щи, снытки бабы вчера принесли; вот и щи, апосля того — картошки.
На другой день Нехлюдов
поехал к адвокату и сообщил ему дело Меньшовых, прося взять
на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что
посмотрит дело, и если всё так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно, то он без всякого вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов между прочим рассказал адвокату о содержимых 130 человеках по недоразумению и спросил, от кого это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить точно.
— Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно
ехала предупредить вас, — не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. — Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые сначала
на талию
посмотрят, а потом
на лицо.
—
Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут:
на висках, у уха… Вы в этой рубашке и
поедете? Куда это вы
едете?
Смотрите, весь обшлаг правого рукава в крови.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь
едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и
на это употребит еще год; если останется из этого года время, он
посмотрит и
на испанцев, и
на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
— Приходила, — отвечал Ванька, — я
смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и
поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!
Когда мы
ехали назад, я увидел издали
на поле старосту, того же, который был при нас, он сначала не узнал меня, но, когда мы проехали, он, как бы спохватившись, снял шляпу и низко кланялся. Проехав еще несколько, я обернулся, староста Григорий Горский все еще стоял
на том же месте и
смотрел нам вслед; его высокая бородатая фигура, кланяющаяся середь нивы, знакомо проводила нас из отчуждившегося Васильевского.
Мы
посмотрели друг
на друга… и тихим шагом
поехали к остерии, [ресторану (от ит. osteria).] где нас ждала коляска.
—
Ехал мимо, — скажет, — думаю, дай заеду
на кума
посмотреть. Здорово, куманек! Чайку-то дашь, что ли?
Ровно в девять часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили
на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной
едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво
смотрит, чтоб дети не помногу брали. В то время она накладывает
на тарелку целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они
поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей, где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых мест, и суслонские мужики
смотрели на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Скитские старцы
ехали уже второй день. Сани были устроены для езды в лес, некованные, без отводов, узкие и
на высоких копыльях. Когда выехали
на настоящую твердую дорогу, по которой заводские углепоставщики возили из куреней
на заводы уголь, эти лесные сани начали катиться, как по маслу, и несколько раз перевертывались. Сконфуженная лошадь останавливалась и точно с укором
смотрела на валявшихся по дороге седоков.
Спокойно
посмотрев на сестру своими странными глазами, Харитина молча ушла в переднюю, молча оделась и молча вышла
на улицу, где ее ждал свой собственный рысак. Она
ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за свою жалость. «Что же,
на свете всегда так бывает», — философствовала она, пряча нос в новый соболий воротник.
— Так и так, завтра мы с тобою
едем на их оружейную кунсткамеру
смотреть. Там, — говорит, — такие природы совершенства, что как
посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось
ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей
на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и
смотрел, как
ехал Яша. Это был среднего роста мужик с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша не любил встречаться с зятем, который обыкновенно поднимал его
на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
Поравнявшись с кабаком, они замолчали, точно
ехали по зачумленному месту. Родион Потапыч несколько раз волком
посмотрел на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось
на расстоянии целой улицы, пока кабацкий глаз не скрылся из виду.
А Голиковский и в ус не дул: выйдет
на балкон, закурит сигару и
смотрит, как мимо господского дома
едут то самосадчане, то ключевляне, то свои мурмосские.